Воспоминание о Даллапикколе (Альберти)

From Luigi Dallapiccola
Jump to: navigation, search

Лучано Альберти — Воспоминание о Даллапикколе. Опубликовано в сборнике In ricordo di Luigi Dallapiccola, Numero speciale del "Notiziario" delle Edizione Suvini Zerboni, 1975. Перевод с итальянского Светланы Стекловой (2012).

Лучано Альберти — Воспоминание о Даллапикколе

Нам известно, что в годы молодости Даллапикколы на поросшей бурьяном конформизма целине итальянской музыки (особенно в консерваторских кругах) высоколобость, или скорее даже рациональность, расценивалась как плод образованности, как клеймо или «крючок», на который можно было поймать инакомыслящего.

Поэтому рациональное в Даллапикколе отчасти этот крючок проглотило, подыграв ситуации и обратив его в свое же оружие.

Время, которое Маэстро прожил, хоть ему и не было отпущено столь много, чтобы насытиться днями, было все же достаточно долгим, чтобы увидеть, как это клеймо изгладилось, в том числе и им самим.

Так что степень «дружбы» с Луиджи Даллапикколой можно было измерять по постепенному снятию им «высоколобой» брони во время наших с ним встреч: отсюда возникла возможность, что поначалу казалось удивительным, убедиться в незначительности, а то и инородности этого свойства самому его существу, его личности, чертам его истинного облика: строгого, но вместе с тем задушевного, если не сказать фантастического.

У меня никогда не было чувства, что он считал повседневную жизнь растрачиванием себя по пустякам, вместо того ощущалось его в ней участие, своей и других, с неподдельным интересом и, при случае, с извлечением из нее уроков.

Но даже если выйти за пределы повседневного, даже на уровне его композиторской культуры, должно быть сказано, что он оставлял открытой возможность избежать академизма в трактовке тех обязательных тем, которые всегда в отношении него остаются актуальными для тех, кто должен писать или говорить о нем: гуманизм Л.Д., религиозность Л.Д., хроника и история по Л.Д. Касательно этого последнего пункта стоит распространиться о его дихотомичности.

Сиена, лето 1974 года, семинар в Академии Киджи, первая лекция в «театрике» Палаццо Киджи, переполненном молодежью всех мастей; он делает первый шаг, начиная диалог с юными композиторами вопросом: «На основании чего выбираете вы тексты, которые собираетесь положить на музыку?» (а к одному студенту обращается, словно найдя в нем единомышленника: «Так вы полагаете, что можно писать «человечную» музыку?»).

Что касается его самого, следует признание: «Для меня выбор текстов всегда представлял собой большую проблему. Когда в 1938-41 гг. я работал над «Песнями заточения», первым был текст, вызвавший к жизни само сочинение. Следом, без всяких усилий, пришел второй. Поиск же третьего был что сени ада».

После описания нескольких неудачных попыток, заключение:

«19 августа 1940 года Гитлер объявил в одной из своих обычных речей о скорой бомбардировке Англии, причем объявил жутким образом. Помню все еще его фразу: «Английское правительство может бежать, если того хочет, в Канаду; но у английского народа такой возможности нет». В ответ на эту речь сэр Сэмюэл Хор, бывший тогда министром иностранных дел, призвал народ к молитве. Не сказав более ни слова.

И вот, наконец, проблеск света: я вспомнил, что Джироламо Савонарола в своем размышлении на псалм «На Тебя, Господи, уповаю», оставшемся незаконченным, поскольку он был повешен и затем предан сожжению (23 мая 1498 года), сказал что-то очень близкое сказанному сэром Сэмюэлом Хором».

Сэр Хор и Джироламо Савонарола: что может быть менее рассудочным такой рифмы, рожденной в библейском видении современности и именно что фантастической?

И еще.

В годы, когда алеаторика пленяла умы музыкантов, я спросил у него, что он об этом думает. Мы были у него дома; он попросил меня подождать ответа до часа, когда мы вместе выйдем на улицу для совершения им своей обычной вечерней прогулки.

Вместе мы дошли до площади Сан-Феличе, мы вошли в церковь (ту самую, для мистерии «Благовещения» в которой изобрел свою «машину» Брунеллески). Было темно. Маэстро перекрестился и после некоторых раздумий указал мне на левую стену. Подле бокового алтаря с возженными свечами лежал старинный надгробный камень из темно-зеленого мрамора, на поверхности которого влажность, дым и капли воска, регулярно соскабливаемые, но все же оставлявшие свои следы, рисовали загадочные фигуры, с трудом различимые, но удивительно красивые.

«Я часто завороженный стою перед этими фигурами».

Это было его ответом на вопрос о случайности.

Когда я снова пришел на мессу в церковь Сан-Феличе месяц спустя после его смерти (приходский священник еще хорошо помнил его особую набожность; его ежедневные, всегда в одно и то же время утром и вечером совершавшиеся в глубине храма молитвы), то стал искал тот камень.

Церковь, однако, была вся вычищена на иностранные средства, поступившие для ликвидации последствий наводнения. И того камня больше не существовало.